- Как складывалась ваша творческая судьба после ухода из "Колеса"?

- Я много ставил спектаклей в разных городах России. И продолжаю ставить. В этом году, например, помимо Тольятти, - в Калининграде, Таганроге.

- Вы легко согласились на предложение снова поработать в театре?

- Когда-то я принял решение, что не вернусь сюда. Как писал поэт:
По несчастью, или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.

Но в какой-то момент (судя по моим телефонным разговорам, по тем новостям, которые приходили из Тольятти), мне показалось, что в театре сегодня другая атмосфера, нежели та, что сложилась в годы моей работы там главным режиссером. Я не скрываю, что тогда взаимоотношения со многими людьми в театре были сложными. Сейчас, возобновляя здесь спектакль "Жозефина и Наполеон", я встретил актеров, с которыми работал раньше: Виктора Дмитриева, Ольгу Самарцеву. И понял, что они не только сохранили в себе творческое начало, но и хотят, чтобы театр обрел новое лицо. В театре появилось другое руководство, с которым мне приятно работать, появилась группа талантливых артистов. Я понял, что нужно отбросить свои прежние установки и помочь становлению здесь обновленного театра.

Но просто поставить спектакль, как прежде, мне неинтересно. Изменилось время, и очень важно это почувствовать. Сейчас другие ритмы, другая атмосфера жизни в стране. И должен измениться способ жизни актеров на сцене. Вот и в спектакле по Жану Кокто "Священные чудовища", который я ставлю, хотелось бы, чтобы и актеры, и я как режиссер предстали перед зрителями другими - непохожими на тех, к которым привык зритель. Новые ритмы жизни должны отразиться и на сцене: сегодня не нужно, мне кажется, "размусоливать", как прежде, каждую реплику.

- Почему вы остановили свой выбор на "Священных чудовищах"?

- Я зацепился за сочетание этих слов. По сути дела, и святое, и чудовищное, дьявольское заложено в каждом человеке. В пьесе есть такая фраза: "Зачем ты выпустил на свободу демонов в своей душе?" Важно, чтобы "демоны" в душе каждого человека не одерживали верх над ним. Мы должны обращать людей к святому началу в себе - не с помощью назиданий, а через эмоции.

Действие в пьесе происходит в театральной среде. Жизнь и театр здесь переплетаются. Порою становится непонятно: жизнь - это чудовищный театр или театр - это чудовищная жизнь?

Свою пьесу Жан Кокто написал в сороковом году. В Европе уже шла война, наступала эпоха концлагерей. Я думал: почему же он написал пьесу, где практически ничего не относится к его времени? Пьесу о человеческих взаимоотношениях, о странностях любви, о величии театра. И я понял, что в этом и есть его современность - в эпоху раздора говорить о вечных ценностях. О том, о чем говорят музыка и поэзия. О том, как странно проходит человеческая жизнь. Иногда я спрашиваю актеров, не задумывались ли они о сцеплении случайностей, которые приводят нас к сегодняшним событиям. Порою мы совершаем поступки, которые сами можем осмыслить только спустя какое-то время. В нас есть что-то, не поддающееся логическим объяснениям, что интуитивно бросает в тот или иной поступок. Великий психиатр Наталья Бехтерева посвятила всю свою жизнь изучению тайн человеческого мозга и поняла, что он непознаваем. Никто из нас не знает, что такое душа и каким образом она в нас существует. Кокто интересен не своим сюжетом (он довольно банален): он предлагает нам заглянуть в самих себя. Это и задача спектакля - чтобы зритель отвлекся от внешнего ряда и вдруг сопоставил то, что происходит на сцене, со своей жизнью. Если это произойдет - спектакль получился.

- Какую роль в спектакле будет играть музыка?

- По сути, она является здесь действующим лицом. Я работаю с композитором Григорием Гоберником, с которым работал и раньше достаточно много. Он написал несколько тем специально для спектакля. В них есть и французский шансон, и лирическое начало, которое будет разрушаться по ходу спектакля и созидаться вновь.

Мне кажется, что театральное действо строится по законам музыки. По крайней мере, так было во всех моих спектаклях. Увертюра, развитие темы, кульминация. Но строится действие не только по законам классической музыки XIX века, но и, например, по законам симфоний Шостаковича. Должны быть и диссонансы, разрушающие прежнюю гармонию, и восходы к новым виткам гармонии.

В другом театре я поставил спектакль по Нушичу "Доктор философии" с дорогими для меня композиторами Бреговичем и Кустурицей. Я вижу эмоциональные точки соприкосновения с ними.

- Фильмы Эмира Кустурицы на вас оказали влияние?

- Одно из самых больших моих впечатлений - от просмотра его фильма "Жизнь как чудо". Это потрясающая картина. Я смотрел ее четыре или пять раз и каждый раз плакал.

- Какой театр сегодня, на ваш взгляд, интереснее всего публике?

- Мне сейчас неинтересно, например, ставить социальную пьесу. То, что было интересно еще вчера, сегодня уже становится прошлым. Нужен театр, который обращается к эмоциям человека.
Для меня было откровением, что многие зрители по пять-шесть раз смотрели в "Колесе" мой спектакль "Жозефина и Наполеон". Что, они не знают эту историю? Знают. Значит, что-то завораживало в ней, если они хотели вернуться снова и снова. Сейчас, мне кажется, нужно быть очень осторожным с классикой. Ставить ее по-старому никому не нужно. А осовременивать ее с помощью каких-то внешних приемов тоже не годится. Здесь важно найти какую-то грань. Это как с музыкой. Чайковский - это прекрасно. Но после него возникла синкопированная музыка - Шостакович, Шнитке. И мы не можем игнорировать это.

- У вас нет ощущения, что современная российская актерская школа несколько утрачивает свою силу?

- Я в этом уверен. Нет тех личностей, которые были в российском и зарубежном кино и театре в 1960-70 годы. Нет этого актерского чуда, когда смотришь игру и ловишь себя на мысли: "Я не понимаю, как это сделал актер". Я до сих пор не могу понять, например, чудо Олега Борисова. Но когда видишь его игру, понимаешь, какая богатая внутренняя жизнь у этого человека. Или феномен Евгения Леонова. Читаешь его "Письма к сыну" и видишь, какая мудрость там заключена. Сегодня есть хорошие актеры, но сравниваешь их игру с игрой того поколения и видишь: не то.

- Вы возвращаетесь к своим поставленным когда-то спектаклям?

- Со временем спектакли разваливаются, это неизбежно. Когда актеры говорят мне: "Мы играем ваш спектакль, как на премьере", мне хочется им ответить: "Как же вам не стыдно!" Играть каждый спектакль, как на премьере, - это преступление. Меняется время, меняются зрители, их восприятие, меняются ритмы, все меняется. Спектакли, в которых все остается по-прежнему, превращаются в долгоиграющую пластинку. Поэтому, возобновляя свои спектакли, я многое меняю в них. Я считаю, если спектакль идет реже, чем два раза в месяц, снова должны быть его прогоны. Очень важно сделать текст живым, рождающимся сию минуту. Иначе актер только будет вспоминать слова своей роли.

В "Священных чудовищах" у меня есть два персонажа, которые должны время от времени внедряться в спектакль. И это внедрение будет неожиданным даже для исполнителей ролей. Вот такой момент провокации. Что в итоге получиться - судить зрителю.